Оглядываюсь. Со всей дури бью по полу  кулаком, и сижу в тупом оцепенении пялясь на лицо с плаката. Хватаю  метательный нож и запускаю точно в шею человека на изображении. Поднимаюсь с досок.
Нож - не нож, скорее заточенная пластина из тех, что кузнец за непригодностью выкинул. Пластина в куске кости. Не бог весть какое оружие  Вырываю из стены клинок, хватаю рыбину, забытую аргонианами-рыбаками на столе, и бегу. Бегу, не разбирая дороги. Кажется, слышу гневные крики в свой адрес. Но кого это волнует.
Приход к власти Брунвульфа никак не исправил положения аргониан. Правда, данмеры теперь живут всюду. И живут куда лучше, чем норды – Брунвульф отменил для них налоги. А вот нордам приходится несладко. Меня, например, на Круглую Площадь, к королевскому дворцу пускают раз в год – в день Жатвы. И то, потому что при выборе участников турнира должны присутствовать все жители города.
Имперцы при захвате города перебили всю мою семью. А если заглядывать дальше, вырезали пол-города. Детей не тронули, хотя взрослых казнили на их глазах, «за пособничество мятежу»
За пособничество. Мятежу.
Помню я бросилась к палачу, и кричала, как мне казалось, на весь город, что-то о том, что нельзя называть нордов, воюющих за свою родину, мятежниками.
Как итог – годами заживающий шрам на спине – от кнута. Талморцы умеют ударить так, что потом веками мучиться будешь.
Где-то далеко бьют в гонг трижды.
Я-то знаю, что это на башне храма Талоса. Но храм стоит заброшенным с тех пор, как город захватили имперцы. А за любое упоминание Талоса теперь казнить могут.
Или, если ты моложе восемнадцати лет, вписать тебя еще пару раз в Жатву. Чтобы неповадно было.
Можно и добровольно вписаться, за еду. Лет до четырнадцати я этого не делала, пока вокруг меня не собрались дети помладше. Такие же как я, беспризорники. Вот тогда пришлось вписываться, и тайно учиться охотиться, и торговаться с темными эльфами. Я им – кроличью шкуру на перчатки, а они мне… не знаю, соль например, мяса пожарить.
Беги, беги, беги и ненавидь. Перемахиваю через невысокую изгородь, торможу обшарпанными сапогами по камням. Данмерка, работающая в поле  неодобрительно на меня косится, но вдруг протягивает мне корзинку с парой картофелин. Картофель подгнивший и подмерзший, но я и такому благодарна. У ног женщины играется маленькая девочка, темноволосая и ушастая, вся в мать.
Ну да, конечно, решили меня порадовать напоследок.  У меня-то больше шансов угодить на торжественное альтмерско-имперское жертвоприношение чем у этой девчонки. Чуть не швыряю корзину на землю, кипя от злости. прячу рыбу на дно корзины, отдаю данмерке коренья, набранные накануне в лесу. Вроде как не своровала. Коренья эти станут залогом ее молчания, если вдруг ее спросят, куда она девает подгнивший урожай.  Положено-то сжигать, то что не продаешь или не отправляешь в соммерсетское представительство. Несколько лет этому закону неукоснительно следовали. А потом поняли, что во всех владениях Скайрима голодающих больше, чем на Соммерсете в разы, и еду, которой семьи в Фолкрите могут питаться неделями, а то и месяцами, альтмеры просто отправят гоблинам в кормушки.
Бегу. И ненавижу.
Ненавижу!
Кто-то зажимает мне рот. Медленно поворачиваю голову, готовая убежать от всех и всего. выдыхаю, увидев знакомое перемазанное угольной пылью лицо и серые от этой же пыли волосы.
- Я тоже ненавижу Талмор и иже с ними, солдатню в красном тряпье, но я же не ору об этом на весь Истмарк! -  рычит он мне в ухо. - Тебе повезло, Грелха, что кроме меня никого рядом.
- А тебе повезло, что кроме меня никого рядом нет - передразниваю его.
- Ягоды? - он кивает на корзину, прикрытую плащом.
- Лучше - отвожу с корзины "крышку", так что сын кузнеца видит подаренную мне картошку и рыбий хвост.
- Поймают - Сигурд цокает языком.
- Плевать, - отвечаю в тон, - Двадцать восемь. Ни случай, ни Девятеро - ничто не на моей стороне
- Восьмеро, - горько поправляет Сигурд. Злобно скалюсь и леплю ему пощечину.
- Девятеро, - скрежещу зубами, не собираясь отрекаться от своих убеждений даже в словесном споре с другом.
- С тобой опасно связываться. - сын кузнеца хохочет.
- Поговори со мной еще в подобном тоне, и я сверну тебе шею, - сворачиваю с дороги в лес.
- Эй, пташка! - обиженно кричит Сигурд, следуя за мной
Хихикаю и насвистываю первые несколько нот "Века притеснений", запоздало оглядываюсь.
Сигурд трет ладони и бежит к лесу стараясь не оставлять следов, не сильно приминать траву. На всякий случай.
Парень обгоняет меня, а я с тоской смотрю на неестественно зеленый лужок.
Здешний климат уже не напоминает прежний Виндхельм, и прежний Истмарк тоже.
Вместо привычного снега – неестественно-зеленая трава. Говорят, на Соммерсете и в Сиродиле так же. Стало меньше привычного нордам снега и тумана. Даже зимой, как бы это дико не звучало,  снега мало.
На самом деле, вокруг города должен бы быть магический купол, но так уж везет, что Виндхельм огромен, по сравнению с другими городами, и купол то и дело срывается.
Я слышу гул. Прыгаю на Сигурда сзади, и "случайно" роняю его на землю. Перекатываюсь к кустам.
- Если ты решила меня обнять, сейчас я не в настроении.
Поднимаю его голову к небу, и он видит двемерскую машинерию, выкрашенную черной краской. Золотой герб на хвосте, неестественно блестящий, подсказывает, что это - соммерсетская правительственная делегация.
Этим крашеным машинериям мы нашли свое название - стервятники. Потому что там, где они пролетают, неизменно будут трупы...
Сын кузнеца обреченно воет, а я леплю ему пощечину. Мог бы и привыкнуть к этому.
Хотя... привыкнуть к такому просто невозможно. Каждый год захватившие власть талморцы придумывают какую-нибудь мерзость. Суть остается одна, но издевательство каждый год новое. А на пятнадцатую годовщину, говорят, устроят "пышный праздник".
Это означает - еще больше крови.
Меня успокаивает лишь одно, если я доживу до пятнадцатой годовщины подавления мятежа, мне тогда будет уже двадцать два года.
Меня уже не возьмут. Но будут ждать от меня, когда я выйду замуж и начну рожать детей, которые через одиннадцать лет станут новыми жертвенными агнцами. А налог на бездетность не такой уж и маленький, особенно вот для нордов.
Бессознательно крепко обнимаю Сигурда. Кто знает, может мы видим друг друга последний раз. Вживую и живыми.
Я боюсь идти обратно.
Мне вдруг кажется, что всю поляну заливает солнечный свет. На самом деле - темно. И нас не увидят, даже если мы решимся сейчас на риск - пройти мимо стражей Виндхельма... и снова оказаться за городской стеной. В полной безопасности от всего, кроме голода, ветра и крыс.

Складываю из рук птицу, и насвистываю ноты гимна восстания. Снова. Как будто желаю поддразнить талморского "стервятника" пролетевшего над нами.
- Я сбегу... - шепчет Сигурд, - В Хаммерфелл. К редгардам.
- Беги. - напускаю на себя безразличие, поднимаюсь с земли, подхватывая корзину, -  А у меня... Хоть сегодня дети поедят.
- Без тебя - никуда - Сигурд смеется, нагоняет меня.
В каком-то роде сейчас я счастлива. Немного задумалась, но счастлива. парнь выпускет меня и убегает к городу. Купол все еще не сияет - беги, беги куда душа захочет, только в города не заходи...
А мы бежим... Сигурд - к семье. Я - к своим подопечным. Все как всегда. Отказываемся от шанса, лежащего так близко, хватай его, беги!
Неприятным нытьём на эту мысль отзывается полоса незажившей раны. Слезы наворачиваются на глаза. Больно. Когда случаются такие приступы, я даже говорить не способна.
Перебежками перемещаюсь к городским воротам. Стражей все еще нет.Толкаю ворота и хихикаю. Не заперто. А если бы было заперто - перелезть через стену дело десяти минут.
За воротами меня уже поджидает Сигурд. Наверное это он отпер ворота. Сын Онгула - признанный мастер по отмычкам. Когда город еще не был захвачен имперцами, Онгул продавал работы сына ящиками в сам Рифтен - столицу воровской гильдии. Теперь же законопослушные граждане носа не смеют высунуть из-за стен. Предпочитают медленную смерть от голода смерти на виселице, которую талморцы и союзные им имперцы, умеют сделать такой же.
Сигурд протягивает мне фляжку, из которой пахнет чем-то алкогольным. Вино, наверное. Жадно делаю глоток.
- Серьезно?!
Терпкий вкус алинорского вина ни с чем не спутать. Оно такое же вкусное, насколько и дорогое.
- Спер у Рендара. Он сделал вид, что не заметил.
- Еды бы лучше... спер.
Фыркаю, и ухожу не оглядываясь - лопатками чувствую чей-то чужой, очеь внимательный взгляд.
Мне становится страшно. Я слышу крики, и к гомону торговцев примешиваются детские вопли. Я роняю корзину, и бегу туда.
- Отпусти меня, нет, не отдам, это подарок! - визжит девочка, явно от кого-то отбиваясь. Мгновения мне хватает, чтобы опознать Хроки по голосу. Она бежит ко мне, хватается за юбку. Холодная ладошка оказывается в моей. Я чувствую, что девочка мне что-то передает. Крепко обнимаю ее, и гневным взглядом сверлю обидчика.
Рослый данмерский парень, сын Амбариса Рендара, у которого Сигурд увел флягу вина. Хроки, воспользовавшись его замешательством, хватает у меня из рук корзину и бежит к старому полуразрушенному сараю-складу, притулившемуся между домами. Туда никто кроме нас не заходит. Нас пятеро. Было больше, но кого-то забрали в Рифтен в благородный сиротский приют. Потом я сообразила представляться старшей сводной сестрой, и такое... прекратилось. А еще мне пришлось "захлопнуться" и не высказываться на тему политики ярла Брунвульфа. Иначе - кара настигла бы всех нас.
Внимательным взглядом изучаю сына Рендара. Что я о нем знаю? Да ничего, кроме дурацкого имени - Болнор, да и того, что будь он человеком, был бы старше меня на год...
Губы эльфа покрыты жиром. Я не понимаю, то ли это отвратительно то ли черт побери привлекательно. Кладу руки на живот и кусаю губы чтоб не разреветься.
- Голодная птичка, замерзшая птичка - заметив мои мучения издевается этот придурок, подходя поближе.
Беру с земли камень. Оценивающе взвешиваю его на руке, примеряюсь так, чтобы угодить данмеру между глаз.
--  Пошел вон, серокожий  ублюдок! Пшшел! - перехожу с тамриэлиса на нордский язык.
Болнор делает вид, что не понял моего тона, приближается ко мне. Запускаю камень, и он попадает парню в грудь. Я убегаю прочь, пока он не опомнился... и замираю, прижавшись к сырой каменной стене одного из домов.
Мимо нашего склада, где лишившиеся родителей дети живут уже не первый год, семенит высокая женщина в черном платье. Наверное, из новых сопровождающих. В Виндхельме талморцы долго не выдерживают. Сейчас она смотрится столь же нелепо, как... Бутыль дорогого вина рядом с черствым подгорелым хлебом.
Дагон побери эти съедобные ассоциации...
Хоть лица женщины и не видно за капюшоном, я каким-то надцатым чувством осознаю ее принадлежность к альтмерам Талмора.
Затем узнаю суетливую походку и ее нервный смех. Значит, эта с нами еще на один год
"Ни-ри-я."
Мысленно с ненавистью протягиваю ее имя. Эта дама всегда неприлично весела, и никогда не высказывает к жертвам никакого сочувствия. На Соммерсете и в Киродииле этот турнир - огромный праздник... вот она и веселится. Она - как пятно крови на белом платье. Неуместная в  Виндхельме, и вызывает страх и отвращение. Хуже, пожалуй только ИХ главная.
Шмыгаю в помещение склада. Меня со всех стоон обступают дети.
Визг прорезает предрассветную тишину.
- Что? Что такое, Фригги?
Прижимаю к себе девочку убаюкивая ее, а сама едва сдерживаю слезы.

- Грелха, когда мы будем есть?
- Вечером - касаюсь пальцем носа Рагнара, и мальчишка начинает нервно хихикать.
Вечером. Если нас не выберут. Тогда я пойду воровать. Может даже рискну пройти мимо стражников, за стену, в лес. Зарежу там кролика, шкуру сторгую у Нирании на соль... А мясо оставлю себе. Умела бы стрелять из лука!
"Спорим, сегодня опять кролик? Меня уже тошнит от крольчатины!"
Я нервно смеюсь, и прижимаю к себе Хрокки. Оглядываюсь на сундук с "парадными платьями" с отвращением. Кто же придумал это дурацкое правило, что в день, когда будут выбирать очередных участников турнира все обязаны быть нарядны, бодры и веселы?..
Ах ну да... для имперской части Скайрима этот турнир - празднество.
Я вздыхаю, высвобождаюсь из объятий, и иду к сундуку. Сдергиваю с него шкуры, на которых мы обычно спим...